ПРО "АГАТУ КРИСТИ"
Любому художнику слова, фанату фонетики, поэту созвучий — как острый нож.
Реинкарнация имени города Екатеринбург. Да, конечно, мы все понимаем:
империя, орлы, короны, сиятельный разгром Пугачевского восстания, но все же
как это красиво звучало Свердловск, сверло любви...Только самые отпетые
паразиты духа могли поминать здесь злосчастного Якова Михайловича. И было в
те недавние годы такое понятие: свердловская школа рок-музыки. «Урфин Джюс»,
«Наутилус Помпилиус», Настя Полева, «Агата
Кристи». Как минимум не слишком размытые барабанные ритмы, сочный гитарный
саунд, эффектные клавишные аранжировки — короче, товар всегда должен был
быть, во всяком случае, хорошо упакован. (« ЧайФ» изначально
стоял майковско-стоунзовским особняком, пока от хлебосольной опеки
московских толстосумов сам не стал слегка лосниться.) Это вам не Ленинград,
где исстари из грязной пены Финского залива боттичеллиевскими Венерами
рождались мутные жемчужины питерского рока — и отправлялись в плавание по
сердцам ценителей духовных откровений в оправах(челнах) из ржавой жести.
Свердловск по части исповедальности и смысла всегда был готов
довольствоваться яшмой или янтарем (спасибо, если не прибрежной галькой), но
само колечко обычно стоило куда дороже камня. Даже любовно-социальная лирика
«Наутилуса», как правило, творилась отнюдь не в груди печального Бутусова, а
в мозгах сметливого прагматика Ильи Кормильцева, хорошо знавшего короткий
путь к ушам и душам интеллигенции и народа одновременно. Короче говоря,
классический Свердловск никогда не рвал тельняшку на груди и чурался кипения
сердца, предпочитая Делать Музыку. Но не самовыражаться в музыке, как иные
московские монстры творческого поиска, а именно делать её, с понятием о
ремесле, как Кузнецов свой фарфор — с душой, но для потребления.
Меломанствующие снобы охотно отделывались расхожей идиомой «коммерческий
душок». Феномен «свердловского рока» знатоки объясняют тем, что в
ностальгические советские времена уральская столица славилась обилием
музыкальных училищ и абсолютно беспомощной филармонией. Местный
либерально-конструктивный комсомол в то же время охотно пас скрипичного
плана рокеров, не давая шансов на скопление паров радикального протеста.
Главные герои нашего повествования, еще в недрах родного радиофакультета УПИ
вставшие под знамя покойной создательницы «Восточного экспресса» и «Смерти
над Нилом», тексты всегда писали сами — в отличие от всех других членов
вышеупомянутой плеяды. Сути дела это, впрочем, не меняет. Когда в первый еще
приезд «Агаты» в столицу («Сырок», 1988 г.) я интервьюировал ее для «Урлайта»
периода расцвета (по иронии судьбы аккурат вслед за Егором Летовым), Вадик
Самойлов, только-только убравший гитлеровскую челку со лба, крайне
символично сравнивал московский и питерский
рок: «Ленинградцы думают, о чем петь, москвичи — как петь. Музыкально
московский рок интереснее. В лучших своих образцах он глубже. Т.е. дети
старой детективщицы уже тогда искали глубину не в словесах, а, скажем так,
на дне музыкальной формы.
Сердце твое двулико,
Сверху оно набито
Мягкой травой, а снизу—
Каменное-каменное дно.
Впервые живьем «Агату Кристи» я увидел еще до «Сырка», на 3-м фестивале
свердловского рок-клуба, в самый разгар того же 1988 года. В центре сцены
фронтмэном стоял Вадик Самойлов-уже пухлый, но еще без взбитых вверх а ля
Роберт Смит волос — с пресловутой прилизанной челочкой, навевавшей вполне
фашизоидные ассоциации. Распираемый изнутри полубессмысленной энергией, он
подпрыгивал злобным мячиком — в темно-сером (кажется) костюмчике и белой
сорочке с накрахмаленным (кажется) воротничком — эдакий молоденький
баварский бюргер; сын любящих родителей, грядущая опора похорон безвольной
веймарской Германии. Он яростно выкрикивал в микрофон что-то про свою
африканку, умеющую владеть ситуацией, и тут же срывался в жуткий
германоязычный клекот — под звуки собственной стаккатообразной гитары,
вплетенной в спрессованно-истеричную эстрадную музыку группы, — сущий Рассел
Мэйл, беснующийся в цепких объятиях Джорджо Мородера. «Сорвавшийся с цепи
«Наутилус», промелькнуло у меня в голове. В противоположность сызмальства
тучному Вадику тогда еще не располневший Глеб — юный и хрупкий
Самойлов-младший — отрабатывал довольно революционный в ту пору образ
сидящего басиста. Он далеко вытягивал вперед тонкие отроческие ноги, шевелил
носками в такт и принимал безумные диагональные позы не раскачивая при этом
стул. Бас звучал так же глухо, как в оригинале (Тhе Сurе), но рисунки
напоминали скорее ускоренного (эдак вдвое) Фила Торнелли, нежели
ортодоксального Гэллапа. Лицом же Глеб тогда слегка смахивал на молодого
Блока — правда, в несколько скругленном варианте.
Из-за клавиш мерцал золотым (?) зубом и бурно всплескивал руками над
черно-белой костью низкобровый Саша Козлов. На порталах его пассы выливались
в свирепый опереточный оркестр — эдакую милитаризованную «Сильву».
Барабанщика я не запомнил впрочем, в «Агате Кристи» они все время были
весьма неустойчивы— включая знойного драммера золотого состава «Наутилуса»
Алика Потапкина. Как известно, на этом тернистом пути дело доходило даже до
Yamaha ТМХ.
Ты тянешься к рефлектору
В надежде на солнце,
Но не видишь розетки у него за спиной.
Sonic Youth нередко упрекали в том, что они сплетают «музыку рваных вен» в
эдакую звуковую икебану, что, с точки зрения кондового андеграунда, конечно
же, кощунственно. В этом смысле этическая позиция «Агаты Кристи» всегда была
безупречна. Свои пассионарно-попсовые виньетки (в основе коих всегда лежал
Роберт Смит, к крупу которого тихо поднесли зажигалку) она выводила если и
на крови, то весьма театрального свойства. Там был, конечно, и Белый Клоун —
«вечером шут, а теперь — убийца», были крысы в белых перчатках и, совсем уже
недавно, внешне ужасная сцена насилия над Белоснежкой, где плети свистят,
кости хрустят, а героиня плачет, стонет «и, сама не замечая, странно
улыбается себе». Все эти страсти претендуют, однако, даже не на жестокий
романс, способный вышибить слезу, а скорее на кукольный спектакль, от силы —
театр масок. Красивая цветом кровь носит откровенно бутафорский характер.
Пощекочи героя перышком — и из прорехи «мягкой травой сердца» вылезет в меру
лежалая солома.
Другими словами, «Агата» не грузит, что есть хорошо.
...С годами Глеб заметно прибавил в пухлости, начал лосниться и, наконец,
окончательно приобрел вадиковы формы.
Братья сегодня — пара мечтательных увальней, кои вновь и вновь ритуально
предаются энергичной тоске, наивно маскируя свое простодушие.
Выход более задумчивого Глеба на первый план как автора текстов и основного
певца усугубляет неизбежный крен группы в ностальгически-попсовый лиризм.
Появилась пресловутая «Сказочная тайга» с косматым геологом в завязке и
явственными иллюзиями на великого Зацепина — говорят, прозябающего где-то в
Канаде. Вместе с Сан Сергеичем уместно вспомнить «Бриллиантовую руку»,
Никулина, выпадающего из багажника «Москвича» с высоты сто тысяч метров, и
вообще нашу безумную любовь к этому прекрасному в своей бессмысленности
искусству. Где у Миронова рвут уши с головы, а у тебя на сердце радость.
Живое, легкое, динамичное творчество. Конечно, «Агате Кристи» далеко и до
раннего Гайдая, и до Зацепина, но все же, все же...
И, что интересно, чем легче становится музыка агатокристиан в их неуклонном
движении от Петрушки к кукле Барби, тем более самозабвенно они, общаясь с
масс-медиа, педалируют свой ми- фический драматизм. «Настроение...
полуотчаянное, полумистическое и в то же время немного светлое. Самое
главное ощущение, которое остается лично у меня, — это ощущение
пронзительности» (Глеб Самойлов об альбоме «Опиум»). «По ощущению альбом
получился довольно тяжелым — по звуку, по мысли... По настроению же альбом —
агрессивно-романтический» (Саша Козлов — о нем же). Такое впечатление, что
перед нами самоидентификация даже не Тhе Сurе, а если и не Ника Кэйва, то по
крайней мере Crime 8, The City Solution.
«Здесь изображаются люди, смакующие свой страх» (А. Блок). В том же далеком
1988-м, слушая второй дошедший до Москвы магнитоальбом «Агаты Кристи»
«Второй фронт», я умилялся хиту «Пантера», где братья Самойловы в отроческом
угаре бичевали лицемерие половой любви.
Она не знает слова «верность»,
Ибо это всего
Минута предпочтения того, кто покруче.
Она стремится к сердцу, предвкушая его,
Но чей-то КЛЮВ окажется в отравленной куче.
Вот это образ! Увы, год спустя, когда «Агата» повторила «Пантеру» на своем
каноническом релизе «Коварство и любовь», где вокал был прописан чуть лучше,
выяснилось, что «клюв» — слуховая галлюцинация, а на его месте в песне
присутствует «чей-то путь». Наверное, африканка -таки не владела ситуацией.
«Чего не мог вынести даже Смит, так это обилия в группе лиц, лениво
создающих песни о своих праздных мечтах», — писали про The Cure шесть лет
назад. «Агата Кристи» отвечала волновым глэмом.
Напудрив ноздри кокаином,
Я выхожу на променад...
Мне симпатичен ад.
Что это: Марк Болан или «Балаганчик» Блока — тот самый, про который сам
злосчастный поэт, едва не убитый Андреем Белым за преступление против
символизма (знаем, знаем, за бабу), писал: «ничтожная декадентская пьескане
без изящества и с какими-то типиками — неудавшимися картонными фигурками
живых людей»? ...Паяц перегнулся через рампу и повис. Из головы его брызжет
струя клюквенного сока. Дама, видимая в окне, оказывается нарисованной.
Бумага лопнула. Арлекин полетел ногами вверх в пустоту. Рыцарь споткнулся о
деревянный меч... Заметив свое положение, автор убегает стремительно.
Конец цитаты.
Сергей Гурьев
